Как ей надоели платежки, валютные курсы, распечатки, управляющий, вечно разглядывающий ее, его заместитель, у которой всегда на уме, как бы укусить кого, и вся эта банковская обстановка, которая заманчива только внешним лоском. Ради того, чтобы избавиться от всего этого, она готова была ехать не только на Черное море... Ее даже не смутило то, что следом за ней улетала в Болгарию осведомительница шефа замша… Вероника Семеновна в белых блузке, юбочке и туфельках ступила на верхнюю площадку трапа лайнера. В одно мгновение окутал ласковый ветерок. Она зажмурилась от игравшей на горизонте искристым расплавом морской полосы. Упитанный таксист повёз её вдоль обрывистого морского берега – ее волнистые волосы развевались на бегу легковой – и вскоре высадил в бушующем зеленью оазисе, из которого свечками устремляли в небо свои стеклянные этажи отели.
К ней подпрыгнул цыганенок:
– Дай доллар!..
Она достала из сумочки бумажку.
Цыганенок выхватил и до дверей в отель цеплялся:
– Дай марку!.. Дай фунт!..
Следующим за Вероникой рейсом в Бургасе приземлился самолет с замом.
Показавшись на песочном пляже, Вероника Семеновна была приятно удивлена стометровой шириной песчаной полосы. Разноголосице иностранной речи. Но ее удивление немного охладилось. Говорившие по-немецки женщины ходили в одних трусиках без лифчиков, а мужчины с волосатыми и безволосыми ногами пробегали мимо, в чем мать родила.
Когда Вероника, опустив глаза и смотря перед собой, прошла к мокрой бровке и потом углубилась по каемку купальника в воду, её ногу обожгло. Разгребла воду и увидела студенистые кружки. Разбрасывая брызги, подалась в сторону. Но и там плавали стаи медуз.
Еще не начавшийся отдых омрачился. Брезгуя прикосновениями наэлектризованных кружков, которые были так же противны, как касания шефа, теперь предпочитала сидеть в шезлонге на балконе и любоваться морем.
Как рассмешило ее, когда на пляже увидела замшу. Замша шарахалась от дамочек в одних трусиках, а, увидев обнаженного спортсмена, побежала прочь.
Случись такое в России, она бы непременно вызвала милицию. Но местных нравов она не знала и, пробежав метров сто пятьдесят, спряталась в песчаных дюнах.
Вероника Семеновна бросала взгляд на пирс, глубоко врезавшийся в лагуну:
– Там кораблики…
Когда жара спала, она прошла на оконечье причала. Около железной сваи болтался ботик с моряком, накрывшим лицо парусиной.
– А скажите, до противоположного берега далеко?
Парусина сползла с лица, и голубые глаза из-под черного чуба уставились на Веронику.
– Пять суток ходу... – моряк приподнялся на локтях и глянул вдаль.
Встал, и солнечные лучи заиграли по его вытянутой к даме шелушащейся от загара руке.
– Прокатить? – проговорил моряк на чисто русском.
– А сколько такое удовольстве будет стоить?
– Для вас, нисколько…
– Ни фунта?
– Ни марки…
Вероника Семеновна отвела руку.
Теперь ботик не покидал ее мыслей. Она видела, как садились в него дамы, и ботик уходил далеко в море, а потом возвращался и всю ночь напролет болтался у причала.
Веронику уже не занимала замша, которая в дюнах, подражая иностранцам, лежала на песке без платья и купальника, надвинув на нос темные очки и накрыв голову полотенцем.
Когда за горизонтом заалел закат, она снова вышла на пирс.
Снова на ее вопрос сползла парусина с лица моряка.
Как этот моряк отличался от ее вечно потного управляющего, сколько природы и силы дышало в нем.
Она еще в нерешительности стояла над ботиком, а загорелая рука коснулась ее кисти.
Её нога занеслась над бортиком, пальчики утонули в сильной ладони, она закачалась на днище лодки.
Моряк сдернул канат со сваи, перешагнул через скамью к штурвалу. Что-то потянул внизу. Ботик задребезжал и, разгоняя волны, устремился в открытое море.
В грудь Вероники дуло, волосы трепало, в лицо брызгало. Ей было хорошо. Так стоять она смогла бы целую вечность, лишь бы только несло да несло... Несло, и она не видела ни своего шефа, ни его замшу, ни вечно включенный монитор, ни котировки валют, ни банковский баланс, всю эту мишуру.
Когда Иванчо – так звали моряка – подал ей руку, помогая подняться на пирс, она тронула замочек сумочки, но столкнулась с такой красноречивой улыбкой, что так и не открыла замок.
Гуляя вечером по набережной, по которой катались на бричках и велосипедах разновозрастные парочки, неотрывно следила за одиноким яликом на полосе горизонта.
И чуть не столкнувшись с замшей, у которой мазью были замазаны руки, плечи, лицо, невольно спросила:
– Вы сгорели?
Уже рано утром снова была на пирсе... На этот раз они ушли в море далеко-далеко, туда, где не встретишь никого, кроме дельфинов.
– Иванчо! – теребила вихры болгарина.
Она не желала возвращения на берег.
И его сильная рука двигалась от ее лба по кромочке носа, краешку губ, подбородку…
Соленые губы моряка…
Они были приятнее любых других.
Отныне Веронику Семеновну редко видели в отеле: забежит, поинтересуется у портье, не звонил ли кто, нет ли почты, и снова к Иванчо, у которого хотя и был дом в горах, но он там жил только зимой, а все лето проводил в ялике на море.
Ей нравились в нем ясные глаза, просоленная кожа, эластичные мышцы, замедленный говор...
И даже его откровения насчет женщин, которых он перекатал на солнечном берегу видимо-невидимо: немок, чешек, датчанок, англичанок, – их он недолюбливал и выражался "в них жару мало"; шведок, финок, скандинавок – "те вообще, как куклы"; украинок, белорусок, славянок – эти "по его душе", не коробили Веронику.
Как светились её глаза при появлении Иванчо, и как портилось настроение при одной мысли, что пройдет еще несколько недель, и она снова окажется в своём склочном банке среди финансовых воротил. И ей было безразлично, рассматривает ли ее в этот момент в бинокль с балкона покрывшаяся волдырями от ожогов замша, или нет.
Вероника прижалась к Иванчо:
– Может, поедем ко мне?.. Я куплю тебе квартиру...
Тот перевел взгляд с гор на море.
– Ладно… Тогда я буду к тебе приезжать каждое лето...
Поделитесь с Вашими друзьями: |